М. Воловикова - Представления русских о нравственном идеале. Воловикова М.И., Харламенкова Н.Е. (отв. ред.) Современная личность: Психологические исследования

Сборник научных статей. — М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012. - 392 с. — (Психология социальных явлений)
ISBN 978-5-9270-0237-5В книге собраны новые работы ведущих специалистов в области психологии личности. Большой раздел посвящен методологии и истории; представлены результаты исследования таких категорий, как здоровье личности, патриотизм, гениальность, взрослость, ответственность, безопасность личности; рассмотрены различные аспекты развития личности (роль отца, матери, подростковые и другие проблемы). Проанализированы и описаны проявления личностного ресурса (в частности, механизма компенсации) у представителей профессий, связанных с принятием ответственности за сложные технические объекты, у участников боевых действий и пр.Сборник адресован психологам, педагогам, философам, широкому кругу читателей.Теоретические и исторические аспекты современной российской психологии личности.
К. А. Абульханова. Проблема соотношения личности, индивидуальности, субъекта.
В. И. Слободчиков. Категориальный строй постнеклассической психологии человека.
М. И. Воловикова. История и современное состояние исследований в лаборатории психологии личности Института психологии РАН.
А. В. Шувалов. Здоровье личности: методологический и мировоззренческий аспекты.
А. А. Гостев. Патриотизм как духовно-нравственное качество личности.
Е. Н. Холондович. Личность гения.
Актуальные проблемы современной личности.
Н. Е. Харламенкова. Представление о психологической безопасности: возрастной и личностный компоненты.
Н. Л. Александрова, В. В. Фёдорова. Имплицитные теории личности: представления подростков о взрослости.
Е. П. Ермолаева. Личность профессионала в современном мире.
Н. А. Журавлева. Ценностные ориентации личности в современном российском обществе.
Е. Пащенко - де Превиль, Е. Дрозда-Сенковска. Понимание личностью ответственности
в условиях изменяющегося общества.
А. М. Борисова. Психолого-мировоззренческое значение праздника для современной личности.
Ю. В. Ковалева. Регуляция поведения будущего отца как самостоятельный фактор пренатального развития.
Способности и ресурсы личности.
Н. Н. Казымова, Ю. В. Быховец. Особенности жизненной перспективы у респондентов с различной интенсивностью переживания террористической угрозы.
А. Н. Зелянина, М. А. Падун. Личностные характеристики участников боевых действий с различной тяжестью военной травмы.
О. А. Ворона, Т. Ю. Короченко. Личность как регулятор системы профессионально важных психологических свойств (на примере оперативного персонала энергетической отрасли).
Т. В. Галкина. Особенности самооценки личности в зависимости от типа привязанности к матери.
Л. Жербер-Хуснутдинова. Дети с нарушениями социального интеллекта: личность, развитие, коррекция.
Т. А. Будневская, Т. С. Стоделова, Н. Е. Харламенкова. Компенсация неудачи в реализации стремления к автономии в подростковом возрасте.
А. С. Логвиненко, А. Д. Москвин. Различия в представлениях о безопасности у мужчин и женщин разного возраста.

М.И. Воловикова (Моста, ИПРАН)
НРАВСТВЕННОЕ СТАНОВЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА: СУБЪЕКТНЫЙ ПОДХОД 1

Вопросы нравственности являются важнейшими в жизни общества и в жизни каждого конкретного человека. Только та или иная степень сохранности нравственных устоев по­зволяет сохранить страну, семью, дать воспитание подрас­тающему поколению. Осознаются такие простые истины осо­бенно остро, как это не раз бывало в человеческой истории, когда доброкачественного «нравственного материала» стано­вится почти также недостаточно, как неотравленного возду­ха и чистой воды. Необходимо собрать все позитивное, что накоплено, изучено и исследовано в области нравственной психологии.

С.Л. Рубинштейном намечен и точно обозначен путь орга­низации конкретных исследований в области нравственной психологии, связанный прежде всего с анализом и практи­ческими следствиями роли сознания в нравственном станов­лении человека как субъекта своих жизненных выборов. Практически все работы С.Л. Рубинштейна можно предста­вить как гимн сознанию. О чем бы конкретно в них не шла речь, на каком бы высоком уровне методологического ана­лиза они не были написаны, в центре всего как системо­образующее понятие выступает проблема сознания челове­ка. Конструктивный характер такого рода мысли становится особенно явным, когда речь заходит о проблемах этики.

Сознание означает выход за пределы наличного, данного, осуществление возможности увидеть себя, свое поведение и последствия этого поведения со стороны. Таким образом, понимаемое сознание является настоящим творческим актом, который осуществляет личность в процессе нравственного самоопределения. Напомним, что в главе «Человек как субъект жизни» автор «Человека и мира» сначала приводит описание обычного пути нравственного становления, основанного на подражании, на впитывании окружающих отношений и сле­довании принятым нормам. Когда общество само хранит иподдерживает нравственные устоя, то от человека требуется меньшее усилие, чтобы быть нравственным: «так принято», «так поступали деды и прадеды». Здесь прежде всего имеется в виду патриархально-общинный уклад жизни дореволюци­онного крестьянства. При разрушении («ломке») практически всех институтов, поддерживавших привычный ход вещей, каждая конкретная личность, лишаясь защиты, оказывается один на один с проблемой нравственного выбора. Рубин­штейн предельно остро обозначает сам выбор: он происходит буквально между утверждением жизни или гибельным пу­тем, ведущим личность к деградации и разложению. Главное и, практически, единственное оружие, имеющееся в распо­ряжении человека в таких ответственных обстоятельствах - это сознание. «Сознание выступает здесь как разрыв, как выход из полной поглощенности непосредственным процес­сом жизни для выработки соответствующего отношения к ней, занятия позиции над ней, вне ее для суждения о ней. С этого момента, собственно, и встает проблема ответствен­ности человека в моральном плане, ответственности за все содеянное и упущенное» . Силой и основным ус­ловием, поддерживающим личность в этой напряженной и трудной работе сознания, является любовь, о которой Рубин­штейн оставил, возможно, лучшие строки в отечественной психологической литературе: «любовь это утверждение бы­тия другого человека <...> это онтологически утверждающая сила слов: «как хорошо, что Вы есть на свете».

Сознание означает обретение единства с другими людь­ми, нарушенное, возможно, каким-либо преступлением про­тив любви. Русская художественная литература дала приме­ры того, как именно происходит нарушение связи с другими в результате преступления нравственного закона и как уте­рянное единство восстанавливается под влиянием любви. А ведь Раскольников Достоевского прошел на страницах «Пре­ступления и наказания* свои круги ада «всего» за одну «старуху непролетарского происхождения». Итогом жизни Рубинштейна было утверждение бытия каждой конкретной личности в эпоху, когда позволительно стало «уничтожать ненавистью» (или просто уничтожать) людей в зависимости от многих случайных обстоятельств: национальности, воз­зрений, верований, социального происхождения.

Сформулируем основные принципы нравственной пси­хологии С.Л. Рубинштейна.

Усвоение нравственных норм, передача их от поколе­ния к поколению происходит путем подражания образцам поведения из ближайшего окружения. Процесс этот носит естественный и мало осознаваемый характер.

При нарушении принятого уклада нарушается прежде всего механизм передачи норм путем подражания младшего поколения старшему.

Сознание позволяет личности выйти за пределы на­личной ситуации и самой стать субъектом моральной ответ­ственности.

Результатом работы сознания является восстановле­ние единства данного конкретного «я» с другими «я». Ка­тегория «я» носит универсальный характер.

Основным этическим законом является любовь как утверждение бытия другого человека.

В каждую историческую эпоху ведущее место может занимать тот или иной из перечисленных принципов. Пос­леднее десятилетие по характеру и скорости ломки привыч­ного уклада приближается к революционному периоду, о котором писал Рубинштейн. Основные положения разрабо­танной им нравственной психологии позволяют объяснить внутренние причины определенной степени сохранности основ нравственной жизни в стране после целого ряда поворотов и разворотов к ценностям, зачастую отрицающим предыду­щие. «Другие люди в их деятельности выступают как фо­кусы или центры, вокруг которых организуется "мир" че­ловека». Нашим главным богатством и основным гарантом сохранения отношений, достойных человека, явля­ются люди, конкретные личности, проделавшие свою работу по нравственному самоопределению в условиях, становя­щихся все более «тесными»: это те, кто выбирали любовь к людям, хотя обстоятельства и требования ситуации все чаще заставляли выбирать противоположное.

Единицей нравственности является поступок. Рубинштейн говорит о поступке как об имплицитном суждении. Поступок производит впечатление на других людей, и те запоминают его надолго. Подражают не словам человека, а именно его поступкам. Нравственное богатство личности - это запечатления нравственных поступков, свидетелями или участниками которых оказалась данная личность.

Гипотеза, положенная в основу нашего исследования, состояла в том, что нравственное становление личности осу­ществляется путем запечатления образа и поступков другого человека, являющегося для данной личности в данный мо­мент ее развития образцом или нравственным эталоном. Процесс этот может в разной степени осознаваться самой личностью, но именно он лежит в основе формирования нравственных представлений. Потребность в нравственном эталоне является экзистенциальной.

По вполне определенным причинам проведение кон­кретных исследований в области нравственной психологии до определенного времени было затруднено. Большинство моральных проблем, которые вынуждены были в своей по­вседневной жизни решать наши соотечественники, могли носить нежелательный социальный оттенок. Возможно, именно поэтому первые экспериментальные работы школы Рубинштейна были проведены на материале геометрических и физических задача, получены новые факты о законо­мерностях процессов анализа и синтеза в процессе мышле­ния, о роли включения объекта во все новые системы связи и отношений («анализ через синтез»). В ходе этого процесса раскрывается глубина исследуемого объекта, практически, до бесконечности. Смысл, цель и главная задача работ С.Л. Рубинштейна - это предельное приближение к сущ­ности вещей и явлений. Именно в закономерностях по­знавательного процесса он видел основу непрерывности ми­розданья, отводя моменту появления здесь человека и человеческого сознания роль поворотного пункта в разви­тии Вселенной. «Человек познающий», «существо, облада­ющее сознанием» - такое определение человека через его сущность следует из работ Рубинштейна.

Только один раз им было проведено эмпирическое иссле­дование на материале нравственных задачек. Эту работу можно считать образцовой по замыслу и по от­ношению к человеку. Исследовались причины детского «ябед­ничества». Известно, что маленькие дети склонны жаловать­ся воспитателям или родителям на других детей, которые «не слушаются». Означает ли это, что человек обладает врожденной склонностью к «доносительству»? Глубокий анализ внут­ренних причин такого поведения детей позволил Рубинштейну сделать вывод; дети просто стремятся восстановить порядок, нарушенный «непослушниками», а взрослые - это сила, обладающая власть ю и способностью исправлять ситуацию. Исходной точкой анализа послужил не оценочный взгляд сверху, а стремление встать на точку зрения ребенка, то есть отнестись к нему не как к объекту исследования, а как к субъекту, доверчиво раскрывающему перед взрослым внут­ренние причины своих поступков.

Позднее исследования личностных аспектов мышления в процессе решения задач были продолжены в работах А.В. Брушлинского и его коллег. Напрямую эти иссле­дования стали связаны именно с нравственной сферой в совместной работе с Л.В. Темновой, ряд работ такого рода был предпринят нами.

Анализ процесса решения деть ми моральных задач-исто­рий (классических задачек Пиаже и наших модификаций), позволил обнаружить следующий факт: если психологичес­кой «переменной» для решающего становятся моральные нормы, то происходит упрощение задачи, и полученное «ре­шение» не является правильным. Оказалось, что нравствен­ные нормы обладают силой закона, соблюдение которого на уровне мышления (то есть , когда даже не рассматривается ситуация с его нарушением) в онтогенетическом плане уско­ряет развитие способности действовать в уме (или «внутрен­ний план действия»- по Пономареву). Другое наше исследование, проведенное совместно с О.П. Николаевой, имело кросс-культурный характер и показало специфичность моральной и правовой социализации в современном (1988-1993 гг.) российском обществе. В отличие от западных стран, где мораль ная и правовая социализация идет через подража­ние принятым в обществе нормам и законам, у нас наблю­дается либо «застревание» на начальной стадии морального и правового развития, где послушание обеспечивается с по­мощью страха наказания, либо через высший (по Колбергу и Тапп) этап морально-правового развития: опоры на высшие этические принципы и совесть.

Эта загадка разрешается путем обращения к классическим отечественным работам, посвященным нравственному и правовому становлению. В написанной давно, но в нашей стране лишь недавно увидевшей свет книге И. Ильина дается иная, чем у Пиаже, Колберга и др. классификация типов морального и правового развития. То, что в самих классификациях имеются даже общие термины и вполне сопоставимые поня­тия, позволило провести их сравнение и сделать вывод о том, что специфичность нравственного и правового становления в нашем Отечестве действительно имеет место. Это может быть связано с целым комплексом причин. Однако высокая степень прогностичности работ Ильина заставляет включить этого известнейшего философа и правоведа в список авторов, совер­шенно необходимых в нравственной психологии.

Ильин был современником Рубинштейна. Для Рубин­штейна Европа стала «almamater» - здесь он прошел свое становление как ученый, для Ильина - местом ссылки. В 1922 году он оказался одним из пассажиров «корабля фило­софов», на котором из страны были высланы «идеалисты». Но оба мыслителя, как это становится очевидно после пуб­ликации их работ, продолжали сохранять в своем творчестве идеал прежней России, и такой подход оказался продуктив­ным и прогностичньш. Ильин в Париже 1936 года смог описать с пугающей точностью, что будет происходит с его бедной Родиной после того, как жулики и обманщики, за­хватившие власть, лишатся этой власти, как основополага­ющие заповеди человечности «не убивай* и «не кради» будут попираться до невиданных масштабов, но что в конце концов найдутся жизнеспособные силы и страна будет спасена от полного развала. Рубинштейн, искренне записавший на своем знамени учение, от которого Россия повредилась умом больше других европейских стран, жизнью своею и работами своими утверждал ценности, впитанные им в прежней, «до-переломной» России. Его слова о любви как основы человеч­ности являются ключом и к пониманию истоков тех конструк­тивных сил, которые, по мысли Ильина, еще смогут найтись в России после эпохи последних грабежей и «переделов».

Поскольку в отечественной ментальности особое место принадлежит совести: пониманию ее, обращения к ней, ожи­дания «пробуждения совести», опасений о «сгоревшей сове­сти» и т.п., то без специального выяснения позиций на эту тему невозможна никакая серьезная работа в нравственной психологии. В обращении к совести - глубинам человечности в человеке как сознательном субъекте моральной ответствен­ности - видел С.Л. Рубинштейн возможность исправления нравственных путей и выборов, искривленных ломкой нрав­ственных устоев жизни.

«Людям было бы легче уразуметь закон внутренней сво­боды и сравнительную условность внешней и политической свободы, если бы они чаще и радостнее прислушивались к тому, что обычно называется «голосом совести», - писал И.А. Ильин, - «ибо человек, переживая это изумительное, таинственное душевное состояние, осуществляет внутрен­нюю, духовную свободу в таком глубоком и целостном виде, что ему невольно открываются глаза на ее подлинную при-роду.<...> То, на что указывает нам совесть, к чему она зовет, о чем она нам вещает, - есть нравственно совершен­ное; не "самое приятное", не "самое полезное", не "самое целесообразное" и т.п., но нравственно лучшее, совершен­ное...». Ильин говорит о врожденности со­вести и о необходимости совершенствования ее путем «при­слушивания» к ее голосу. «Надо также признать, что вряд ли есть на свете человек, который не носил бы в душе своей ее голоса- пусть в самом первобытном, скрытом виде». Совесть есть живая и цельная воля к совершенному, первый и глубочайший источник чувства ответственности, основной акт внутреннего самоосвобождения, живой и могуществен­ный источник справедливости. «Наконец, во всяком жиз­ненном деле, где личное своекорыстие сталкивается с инте­ресом дела, службы, предмета, - совесть является главною силою, побуждающею человека к предметному поведению». Практически все люди имеют опыт совести в отрица­тельном смысле- как «укоры совести» 2 . Ильин вводит понятие совестный акт. Мы считаем, что это одни из луч­ших строк, написанных в области нравственной психологии и исходящие из глубины внутреннего духовного опыта в сочетании с самой глубокой работой по осознанию основ нравственной жизни. Подчеркивается укорененность совестного акта в духовно-нравственной сердцевине человеческого существа (в его сердце, если вспомнить слова Павла Фло- ■ ренского). «Совесть есть состояние нравственной очевид­ности» - то есть речь идет об интуитивном постижении. Вторым моментом состоявшегося совестного акта является могучий позыв к совершенно определенному нравственному поступку (или образу действий). «В такую минуту человек может отдать все свои деньги ближнему, чтобы спасти его из беды; прыгнуть в омут, чтобы спасти утопающего; гром­ко исповедать поруганную и запрещенную истину, не по­мышляя о том, что исповедничество может стоить ему жизни». Совестный акт восстанавливает внутреннее един­ство человеческого существа, всех его сил и способностей и потому может на долгие годы вперед озарять жизнь личности новым обретенным смыслом. Ильиным также были рассмотрены психологические проблемы, вытекающие из вытесненной совести или нереализованного совестного акта Мысль, впоследствии развитая и доказанная на примерах конкретной психотерапевтической работы Т.А. Флоренской, о травмирующем душу состоянии вытесненной совести была четко сформулирована и прописана в работах Ильина. «Те, которым это удается, создают в своей душе как бы некий подземный погреб, в котором они пытаются замуро­вать или просто похоронить свою совесть со всеми ее уко­рами; чем тягостнее или даже мучительнее проявлялись доселе укоры совести, чем труднее было удалить их из днев­ного сознания, тем ожесточеннее ведется эта замуровыва­ющая или удушающая борьба с совестью, с тем большим гневом или даже яростью воспринимается и вытесняется новое оживление ее укоров <...>. Отвращение может пере­нестись с совестного переживания и на то, к чему оно призывает, и тогда самая идея добра, доброты, добродетели может стать человеку ненавистной и отвратительной. Душа становится циничной, черствой и холодной...». Помните слова С.Л. Рубинштейна об одном из исходов неправильно проведенной работы (вернее, отсутствия внут­ренней работы) после крушения прежних нравственных ос­нований жизни? Он там употреблял почти такие же слова и выражения, как и Ильин. Это явное свидетельство общ­ности оснований и общности выводов, сделанных двумя мыслителями-современниками: одного, наблюдавшего из другой страны, из другого мира то, что происходило на его Родине, и другого, оказавшегося в самом эпицентре собы­тий российской жизни (включая Павловскую сессию и борьбу с космополитизмом). В сущностном и главном выводы их похожи. «Современный человек должен увидеть и убедить­ся, что его судьба зависит от того, что он сам излучает в мир, и притом во всех сферах жизни».

Ильин подчеркивал, что нравственный кризис носит мировой характер и имеет глубокие причины: «Мы, люди современной эпохи, не должны и не смеем предаваться иллюзиям: кризис, переживаемый нами, не есть только по­литический или хозяйственный кризис; сущность его имеет духовную природу, корни его заложены в самой глубине нашего бытия».

Суть «эксперимента», совершенного в нашей стране состо­яла в том, чтобы с помощью внешних человеку сил и принуж­дения заставить людей изменять духовно-нравственному за­кону. Рубинштейн констатировал причины несостоявшегося «опыта»: внешние причины могут действовать лишь через совокупность внутренних условий. Если личности удается стать и оставаться субъектом моральной ответственности, то она обретает внутреннюю инстанцию противостояния воздействиям среды. Это касается нравственного закона совести.

Другое дело - юридический закон. Слабая отечествен­ная традиция развития и поддержания правосознания вряд ли могла выдержать удар по этому хрупкому образованию той фантастической лавины нарушений законности на всех возможных направлениях. Отсюда можно построить пред­положение о том, что в нравственной сфере смогло сохра­ниться и устоять от разрушающих влияний, связанное:

1) с внутренним законом совести;

2) с образами конкретных людей, ставших для других образцами нравственности;

Сохранность и поддержание нравственного состояния общества за счет внутренних ресурсов - конкретных лично­стей и опоры на совесть, - такой вывод следует из рубинштейновского принципа детерминизма.

С 1993 года мы начали систематические исследования в области нравственной психологии. Сначала, в продолжение традиции Пиаже-Колберга, это был путь решения испы­туемыми «историй» на тему морали. Причем нами делались попытки использовать в этом исследовании метод «задач-подсказок», оказавшийся особенно продуктивным в экспе­риментах по психологии мышления, и использовать суще­ствующие методы диагностики морального и правового сознания. Остановимся на этом подробнее.

Исследование 1-е

Проводилось в 1993 (в Москве) и в 1996 годах (в Смо­ленске) на молодежной выборке испытуемых (всего ~ 100 чел.), которым предъявлялись: короткий вариант методики Дж, Тапп по диагностике правового и морального раз­вития (в терминах когнитивной психологии); задачи на тему морали, построенные по принципу задач-подсказок.

Результаты и обсуждение

«Не по закону, а по совести...». Эти слова из протокола выполнения задания по методике Тапп, содержат в себе основной результат самого исследования: противопоставле­ние закона и совести в моральном и правовом сознании наших респондентов. Более того, тема законности оказалась одной из самых болезненных для наших молодых соотечест­венников; вырисовывалась картина слабой работы сознания над осмыслением законов, норм и правил поведения. Об этом свидетельствовали: а) бедность используемых опреде­лений; б) незаинтересованность в развертывании самостоя­тельных тем (интеллектуальная активность не направлена на законотворческую сферу); в) мало детализации. Однако обнаружена готовность изменять закон - вплоть до оправ­дания его нарушения.

Напомним, что работы Дж. Тапп своим теоретическим основанием имеют концепцию морального развития Л. Кол-берга, изучавшего, вслед за Пиаже, опыт социального вза­имодействия и выделившего шесть стадий морального раз­вития, составляющих 3 уровня: 1-Й - докоивенциональный (где нормы - это нечто внешнее для человека и он им сле­дует лишь под давлением авторитета или из-за страха нака­зания); 2-й - конвенциональный (где «конвенция» - поддер­живание норм, желание соответствовать стереотипам, приня­тым в обществе, поддерживать отношения доверия, уваже­ния и лояльности); 3-й - постконвенциональный (которого, по словам Колберга, достигает меньшинство взрослых и только после 20-ти лет; и только на высшей, 6-й стадии, где сле­дование закону и нормам определяется внутренним законом, т.е. совестью). Таким образом, следование высшим этическим принципам является высшей стадией развития морали: только в случае, если закон противоречит принципам справедливости, равенства человеческих прав, человек имеет право действовать в согласии с принципами, а не с законом.

Конкретизация этих уровней и стадий применительно к правовому сознанию выглядит следующим образом. На 1-м уровне стоят те, кто утверждает: законы предупреж­дают преступность, обеспечивают физическую безопасность граждан, им следуют, подчиняясь власти или во избежание наказания. На 2-м - утверждают, что законы поддерживают социальный порядок. Ценность закона в выполнении пра­вильных ролей в поддержании порядка, в оправдании ожи­даний других; считают, что даже в случае несправедливого закона требуется его выполнение до отмены законным путем. Следование законам необходимо во избежание хаоса и анар­хии; 3-й - «уровень законотворчества». Осознается различие между ценностями социального порядка и общечеловеческой этикой, между конкретными законами и принципами спра­ведливости. Юридические законы выступают как выражение внутренних моральных принципов. Моральная ценность пе­реносится вглубь личности.

Оказалось (если исходить из уровневой концепции Кол­берга и Тапп), что большинство наших соотечественников по вопросу о нарушении закона можно диагностировать как находящихся на 3-м уровне морального развития. Однако при ответе на другие вопросы диагностированный уровень оказывался 2-м или даже 1-м. Микро-семантический анализ показал, что, отвечая на очень «неприятный» для себя во­прос, испытуемый как бы деградирует в своем моральном и правовом развитии (вплоть до сползания с 3-го уровня на 1-й). Иногда вопросы вызывали эмоциональный взрыв: «во-первых, смотря какому [закону следовать], а во-вторых, я еще не полная идиотка, чтобы забывать о себе как о человеке» (ж., 22 г.); пример из мужской выборки: «Яста­раюсь выполнять те законы, которые удобны мне и другим людям, а если эти законы не удобны мне и другим людям, то я на них плюю и плевать буду (м., 24 г.). Мы пришли к выводу, что кроме указанного Колбергом доконвенцио-нального уровня существует и до-доконвеншональный. Это те случаи, когда закон по степени участия в жизни стано­вится как бы не существующим. Наши испытуемые вспо­минали процессы над «врагами народа», говорилЬ о необ­ходимости солгать на суде, чтобы человека (например, «по­литического») не засудили (или даже ~ не убили), при обращении к настоящему времени (1993 г.) - о необходи­мости нарушения финансового закона: «Законы не идеальны, они могут не учесть какой-то наличной ситуации, например, когда предприятие с замечательными идеями в своей основе не может работать, т.к. для начала налоги слишком велики. Тогда надо как-то смухлевать с деньгами» (м., 20 лет). Но были и образцы глубочайшего анализа правовой сферы.

Человек вынужден постоянно решать «задачки», задава­емые жизнью. Как и при решении любой мыслительной задачи, в процессе сопоставления условий и требований он некоторые из условий делает психологической переменной, т.е. тем, что он готов мысленно изменить. У нас такой пе­ременной (кроме редких исключений) оказывается закон. При­чем, этот процесс может быть и вполне осознанным. Так диагностический (по Тапп) вопрос: «Почему ты соблюдаешь закон?» мог переформулироваться искренним испытуемым: «Почему я не соблюдаю закон?». Но процесс мышления не может полноценно протекать, если в нем не задействованы константные образования, играющие роль мыслительных опор и ориентиров. Положительное знание закрепляется и передается через образ близких, знакомых. Этот образ, есте­ственно, восходит к некоторому первообразу, издревле фор­мирующему нравственное сознание народа и обладающему способностью сохраняться и воздействовать на тип менталь-ности, не взирая на исторические периоды, когда нравствен­ность народа подвергается разрушающим влияниям.

Качественный («микро-семантический») анализ протоко­лов решений задачки, названной нами «российская исто­рия», показал, что охотнее всего испытуемые (взрослые) в качестве «психологической переменной» используют юри­дические и административные законы, но нравственный закон «пожалеть слабого и беззащитного» для подавляющего боль­шинства остается константой, «покушение» на неизменность которой со стороны экспериментатора может доводить даже до психического напряжения и срывов.

Исследование II

Мы пришли к выводу, что не обязательно терзать ис­пытуемых задачками. Если найти метод, позволяющий при­близиться к области нравственных представлений, то резуль­тат будет не менее эффективным, но без описанных выше психологических потерь: нравственная сфера слишком часто для личности является центром психотравмирующих пере­живаний, чтобы здесь было бы позволительно просто экс­периментировать.

Метод подсказали исследования представлений об ин­теллектуальной личности, проводимые сначала Стернбер-гом, затем продолженные у нас Смирновой, взявшей за основу методику японских исследователей. Суть метода заключается в том, что на первом этапе ищется список слов и словосочетаний (дескрипторов), с помощью которых в данной стране, в данном обществе описывают человека, ко­торого считают носителем искомого качества (например, ума). На втором этапе составленный список (количество дескрип­торов зависит от возможности используемой статпрограм-мы) предъявляют испытуемым с вопросом, есть ли каждая из отобранных черт в конкретном человеке, которого дан­ный испытуемый считает действительно умным человеком. Такая процедура позволяет провести факторные анализ и выявить как общие, так и специфичные черты представле­ний различных возрастных, социальных и т.п. групп. Метод позволяет осуществить субъектный подход к исследованию, так как описываются конкретные люди, являющиеся, по мнению респондентов, субъектами определенных качеств (ин­теллектуальности - в работах и, соответственно, в наших работах - нравственности). Полученные факторы позволяют также говорить об определенных личностных типах (прототипах), представления о которых распространены в той или иной социальной среде или груп­пе - как образцовых в нравственном отношении.

Однако нас всегда интересовал не социально-психологи­ческий, а именно индивидуально-личностный уровень рас­смотрения и анализа. И здесь мы воспользовались идеями Рубинштейна о поступке как единице нравственного поведе­ния. Поэтому мы решили включить вопрос-задачу: просьбу рассказать о конкретном поступке лица, доказывающим, что данное лицо действительно является порядочным человеком.

Адаптация методики Азумы и Кашиваги к исследованию прототипа нравственной личности и ее апробация проходи­ла с 1996 года в исследовании, совместном с Л.Л Гренковой и продолжена в недавних работах А А. Шустова и З.И. Серединской. Всего в исследовании приняло участие около 800 человек - школьников, студентов и лиц, кому «за 40». Проходило оно следующим образом.

После этапа сбора описаний «порядочного», сточки зре­ния реципиентов, человека, были отобраны частотным ме­тодом дескрипторы и с ними составлен бланк, построенный по принципу одномодальной шкалы. Анкета была дополне­на просьбой описать конкретный поступок и в индивиду­альном порядке предъявлялась испытуемым. Заполненные анкеты подвергались затем процедуре факторного анализа, а приведенные примеры - контент-анализу, и, по возмож­ности (если были зафиксированы переформулирования в описаниях) - «микро-семантическому» анализу.

РЕЗУЛЬТАТЫ , в соответствии с применяемыми метода­ми, можно представить в виде нескольких самостоятельных блоков.

1. Качественный анализ сочинений. Явных отказов вы­полнять задание обнаружено не было, но, скажем так, - недобросовестное его исполнение наблюдалось в группе школьников (включая хулиганские рисунки и шутливые ответы о «Деде Мазае» и бабушках, которым «порядочный человек» кидается уступать место в трамвае, а также явное списывание друг у друга). Все это могло быть показателем некоторой болезненности, «закрытости» от части подростков нравственной темы (которая, по наблюдениям Т.А Флоренской, в молодежной среде становится «вытесняемой», почти неприличной). Но в целом искренний тон многих ответов, жизненная важность затрагиваемых в них вопросов свидетельствовали о том, что тема нравственности («поря­дочности») - как у школьников, так и у людей достаточно взрослых, вызывает (пока) типичную для российского со­знания заинтересованность.

Портрет «порядочного человека» у взрослых и детей, отличаясь в деталях, в самом важном оказался, практически, идентичным: порядочный человек - это тот, кто приходит на помощь в трудную минуту, добрый, честный, ему можно доверять.

Дети, в отличие от взрослых реципиентов, больше вни­мания уделяли внешним чертам (аккуратный, красиво оде­тый, с хорошей внешностью).

Если расположить (в порядке убывания) названия ка­честв, отличающих образцовую нравственную личность, то самыми употребимыми чертами оказываются следующие: умеющий прийти на помощь, добрый, честный, ему можно доверять, уважающий других, вежливый, умный, сдержанный, трудолюбивый, общительный, соблюдающий правила этике­та, уступающий место в транспорте, культурный, умеющий держать слово, понимающий ситуацию и человека, жертву­ющий личными интересами, не способный обидеть, отзывчи­вый, ответственный... Всего перечень черт, которыми опи­сывают порядочного человека, состоял более чем из трехсот определений. Из них (исходя из частоты упоминания во всех группах) были отобраны 60 и 41 дескриптор соответ­ственно для двух вариантов анкеты (короткую анкету можно обрабатывать с помощью пакета статпрограмм «Stadia»).

Набор требований к порядочному человеку (у школьни­ков) в 75% случаев содержал в себе определение положи­тельных черт, сделанное через отрицание «не»: «не пьет», «не курит», «не ругается матом, но даже такому бедному набору качеств 25% школьников не смогли привести соот­ветствующего положительного примера: «Порядочный чело­век следит за собой, за своей разговорной речью, не чавкает, не бьет ложкой или вилкой по тарелке, не облизывает свою тарелку, не ругается нецензурными словами, всегда здорова­ется, перед уходом прощается. Такого человека называют порядочным человеком. Я ТАКИХ ЛЮДЕЙ НЕ ЗНАЮ, по­этому не могу ничего о них сказать» (д., 12 лет).

Всего 37,5% школьников смогли описать в качестве об­разцового конкретного человека, с которым они встретились в жизни и который произвел на них большое впечатление. Примеры эти обладали исключительной силой воздействия на подростка: «Я считаю порядочным человеком своего фут­больного тренера...Владимир Михайлович был честный всегда. Когда мы собирались на Чемпионат России по футболу среди 1984-1985 г., то он наотрез отказался брать старших как подставков. И я думаю, что в этом проявилась его порядоч­ность. Но не только в этом он был порядочным, и во многих других делах он был честный со всеми» (м., 12 лет).

Но все-таки главные запечатления нравственных образ­цов начинаются в семье. Они могут определяться реакцией окружающих людей на близкого взрослого: «Я считаю поря­дочным человеком своего дедушку. Он никогда не говорит о людях плохо за глаза, всегда выполняет свои обещания. Он честно трудился и никогда не использовал свое служебное положение в личных целях. Я ЧАСТО СЛУШАЛ, КАК ДРУГИЕ ЛЮДИ С УВАЖЕНИЕМ ГОВОРИЛИ О НЕМ И НАЗЫВАЛИ ЕГО ПОРЯДОЧНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ» (м., 12 лет). Большую роль играют семейные предания: «Когда была война, моя бабушка работала в госпитале, лечила раненых солдат и спа­сала людей от смерти. Ей приходилось бегать по домам, где ее вызывали. Она работала днями и ночами, и иногда ей при­ходилось покупать на свои последние деньги лекарства и бин­ты для других, совершенно незнакомых людей. Вот теперь, когда она уже пожилая, ее все знают и уважают в округе, где она живет. Есть люди, которые сейчас к ней приходят и благодарят за то, что она их вылечила. Она всегда была верна своему мужу, т.е. моему дедушке, до самой его смерти. Она будет жить вечно в памяти других людей» (д., 12 лет).

Дети верно и тонко чувствуют, что окончательную черту под нравственной оценкой всей жизни человека подводит смерть. Разлучая с близкими, это таинство прощания многое высвечивает и делает явным для людских взоров: «После ше­сти лет дедушкиного проживания в С. на его похоронах при­сутствовало около ста человек, что свидетельствует о его положении среди знакомых с ним людей за столь короткий срок проживания в этом городе. Конечно, здесь тема далеко не исчерпана, однако уже то, о чем было сказано, можно принять за образец человека, как личности» (м., 14 лет).

Самая печальная нота, прозвучавшая в детских расска­зах, заключалась в представлении о том, что нравствен­ность, порядочность - это категории прошлого: порядоч­ные люди, это какие-то другие люди, жившие в прежние времена; порядочным может быть только кто-то из старших (дедушка, бабушка), но ТЕПЕРЬ они не встречаются: «Все люди сейчас погрязли во лжи. Они обманывают как себя, так и других. Хотя пожилых людей можно назвать порядочны­ми... Они выросли в более простое время, когда не было ни лжи, ни обмана...» (д. 14 л.).

Отдельно опишем случай, представляющий то, что мож­но определить как экспериментальную удачу, как экспери­ментальный факт.

Именно среди «слабеньких» протоколов (обилие грамма­тических ошибок, корявые буквы и прочее) встретилось то, что способно пролить свет на нравственную проблему. Даже отказываясь ее обсуждать, даже имея нарушения в нрав­ственной сфере, ребенок способен всею душою отозваться на прямо поставленный вопрос: «что же собою представ­ляет по-настоящему порядочный человек?» Совесть, этот та­инственный внутренний голос, обнаруживает себя в самых, казалось бы, трудных случаях, и ребенок выплескивает на бумагу свое искреннее страдание: «Я еще в своей жизни не встречал порядочного человека и себя я не считаю порядоч­ным человеком, потому что не слушаюсь учительницу, плохо веду себя на перемене» (М., 13 лет). Другой пример (особенно зачеркивания) - явный свидетель внутреннего страдания от такого несоответствия и происходящего буквально «на гла­зах» потрясения, вызванного прямым вопросом о нравствен­ном образце: «Уменя нет порядочных друзей, я пишу правду. Они все уже что-нибудь совершили плохое. Например, мой друг В....(в скобках густо зачеркнуто). Я тоже, что-нибудь совершал плохое и очень плохое. Например дрался, и даже иногда приносил телесные повреждения, но я (зачеркнуто) ненарочно. Я зделал очень много нехорошего и злово, но я извеняюсь» (орфография сохранена) (м., лет 12-13). Оба протокола позволяют увидеть момент зарождения совестного акта: внезапное осознание («я тоже что-нибудь совершил плохое и очень плохое»), отказ от осуждения в своем по­ступке другого человека (зачеркнуто: «например, мой друг В.,..») и действие - горячее желание исправиться.

Дети, благодаря не утраченной еще искренности, способ­ны к внутренней работе, сензитивны духовности (духовно­сти в прямом смысле слова, т.е. способности к различению духа доброго от злого).

Религиозность - важнейшая черта прежней России, ныне в рассказах школьников в прямой своей форме, почти не представлена. Исключением является описание случая боль­шого потрясения, вызванного смертью любимой бабушки: «Умерла бабушка. Мне было тяже/ io перенести утрату. Я очень долго плакала. На похороны пришла моя близкая подруга. Видя мои страдания, она позвала меня в коридор. Поговорила и успокоила меня. Она отвела меня в сторону. Мы с ней проговорили 2 часа. Она мне говорила многое: "Ира, я тебя понимаю, тебе очень тяжело, но пойми, пожалуйста, рано или поздно это должно случиться. Но ведь жизнь на этом не кончается. Тебе еще жить и жить! Со временем эта рана заживет и тебе станет лучше. Пойми, мы не властны над жизнью человека, ибо нам ее дает мать, а забирает Господь. Ничего уже не поделаешь с этим, подружка!"Я, благодаря ей, пережила трудную минуту своей жизни..» (д., 12 лет.)

Но в другой своей форме - в утверждении вечных цен­ностей христианства, прежде всего любви и милосердия, религиозность растворена как в детских, так и во взрослых протоколах. Дети говорят о своей любви к бабушкам, де­душкам, мамам и папам: «Например, моя бабушка, она в самом деле культурная. Она не обзывала никого, приглашала в гости к столу, угощала сладким, она была добрый, хороший, нужный, честный человек. Она была самая красивая. И Я ЕЕ ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ, (д., 13 л.).

При столкновении со злом и несправедливостью ребенок нуждается в помощи взрослых, от которых ожидается вос­становление попранной справедливости (вспомните резуль­таты экспериментов под руководством С.Л. Рубинштейна). Если взрослый справляется со своей задачей, то его поступок надолго запечатлевается в памяти подрастающего человека: «Я ехал на велосипеде по тротуару, а сзади меня ехал какой-то мальчик, он ехал за мной, пока не стадо ни кого на улице, а потом он прибавил скорости, и я прибавил ходу, но он в конце концов догнал меня и ударил мне ногой по раме велосипеда, я упал, разбил себе руку и коленку. Я не мог даже встать. А он взял и уехал, даже не посмотрел на меня. Но хорошо, что по дороге шла порядочная женщина. Она помогла мне встать и довела меня до дома, а велосипед довез мальчик, который шел с ней. Я НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ ЭТОТ СЛУЧАЙ И ЭТУ ЖЕНЩИНУ С МАЛЬЧИКОМ» (м., 12 лет).

Нравственный образец - это не перечень конкретных черт, с выбором нравственного эталона неразрывно связан ПО­СТУПОК человека, т.е. запоминается (как мы и ожидали) другое лицо в НРАВСТВЕННОМ ДЕЙСТВИИ: «У меня был случай, когда я сидел за партой в школе со своим лучшим другом и кто-то меня сзади толкнул, я вскочил и сказал, кто это сделал, но никто не ответил и я сел. А учитель в это время был за дверью и услышал мой громкий голос и зашел в класс. Он спросил, кто это сделал, я уже хотел сказать, что это я крикнул, но мой сосед встал и сказал, что это он крикнул. Он взял вину на себя, и двойку поставили ему, а не мне. Поэтому я считаю, что он порядочный человек» (м., 13 лет).

Исключительность такого случая не стала исключением в наших протоколах, так как именно здесь обнаружилось то общее, что объединяет (пока) детей (школьников) и взрос­лых (студентов). Самые искренние рассказы связаны как раз с исключительными случаями, которые долго не забывают­ся, оставляя в душе человека большой след. «На одной вечеринке у моих знакомых пропала видеокассета. Заподоз­рили одну девушку, которая несколько раз без причины вы­ходила из квартиры, а до этого ее уже замечали в привычке уносить чужие вещи. Ей стали угрожать, пугать и т.п. с требованием вернуть. Она отрицала свою вину. Один моло­дой человек признался, что это сделал он. Он ушел домой, а кассету потом нашли - оказывается, родители дали по­смотреть ее соседям» (м., 23 г.).

В рассказах студентов особое место заняло утверждение нравственности, сделанное через отрицание «не» (в более сильном выражении: «нетерпение к...») - нетерпение ко лжи, к беспринципности, взятничеству, подлости, подхалимству, к предательству, не жадный, не обманывает, не мститель­ный, не сплетничает, не влезает в чужую жизнь, не предаст, не подведет, не унизит другого, не выдаст чужую тайну. Определение через отрицание у взрослых оказалось связано с возможностью доверять описываемому лицу.

Среди приводимых студентами примеров тема «доверие» заняла центральное место: «Ему можно доверить любую тайну и он никому ее не откроет, не бросит в трудную минуту и защитит» (м., 18 л.);«Никогда не участвует в обсуждении чужой жизни, поступков. Можно доверить любую проблему» (ж., 19 л.);«Когда человеку становится известна какая-то соблазнительная информация интимного свойства, например, о чем-то происшедшем внутри какой-то семьи, и он сдержи-бается и не разбалтывает это всем знакомым...» (ж., 20 л.). «Есть вещи, которые он НИКОГДА НЕ СМОЖЕТ СДЕЛА ТЬ, потому что это ПРЕТИТ его внутреннему миру» (м., 18 лет).

Выбирая образ «безусловно порядочного человека» ис­пытуемые подчеркивают в нем те черты, где «образец» НЕ переступает нравственный закон, то есть где у него сохран­на «нравственность невинности», или нравственная ЧИ­СТОТА, внутреннее чувство ГРАНИЦ допустимого в нрав­ственной сфере. На этих-то людей, на их поведение и ориентируются те, кто хочет оставаться нравственным че­ловеком. Размытость внешних границ допустимого (когда вести себя «как все» может означать участие в общем, нрав­ственном падении) делает внутренние границы важными и значимыми не только для самих их «обладателей», но и для многих людей, запечатлевающих их поступки.

Эти поступки, запомнившиеся нашим взрослым испы­туемым, говорят о том, что совершенно противоположно словам одного из школьников: «быть порядочным человеком очень хорошо». Образец нравственности, по житейским меркам, это не самый приспособленный к жизни человек: «Женщине понравился женатый мужчина, но вместо того чтобы кокетничать и «уводить», она даже в сторону его не смотрит» (ж., 23 года).

«Он не воровал на заводе, хотя и был начальником» (ж., 24 года).

В общем, если резюмировать кратко, то можно восполь­зоваться определением одного из школьников; «Порядочность- ЭТО ТАКОЙ ЧЕЛОВЕК...» В представлениях лю­дей, действительно, нравственность существует как некий образец (эталон). Исследование его по описательным харак­теристикам позволяет обрисовать общую картину нравствен­ных приоритетов в той или иной группе людей. Но описание запечатлевшегося нравственного действия, поступка дает воз­можность узнать главное, что определяет выбор того или иного лица в качестве образца. В этом действии другой человек становится живым нравственным символом: символом, по­зволяющим узнавать в поведении, словах и даже облике как других людей, так и себя самого в разные периоды жизни, соответствие или несоответствие нравственным образцам.

По нашему наблюдению, между поколениями в совре­менной российской действительности лежит некая грань, связанная с дефицитом положительных нравственных запе-чатлений. Наше главное и основное богатство - «добрые люди Руси» (слова, принадлежащие одному автору прошлого века) - как бы расходовалось и расходовалось десятилети­ями и сейчас слой этот истончился так, что относительно взрослым (студентам) еще удалось увидеть, встретиться с кем-то, кого они могут описать как нравственный образец, а теперешним подросткам сделать это уже труднее (напом­ним, что всего одна треть школьников смогла указать такое конкретное лицо). Сетования детей на то, что «нравствен­ность» - это то, что было в прошлом, во времена дедушек и бабушек, имеют под собою и реальные основания.

Факторный анализ, скорее, позволил обозначить пробле­му. Его результаты нуждаются в дополнительных проверках и уточнениях и все же представляют определенный интерес.

Подростки 13 лет (Смоленск) показали довольно гладкую и в целом позитивную картину. Выделились факторы - ре­шения проблем (может дать совет, отзывчивый, аккуратный, доброжелательный, ответственный); доверия (не предаст дру­га, настоящий друг, не выдаст чужую тайну, не нарушит данное им слово, безотказный, ему можно доверять, справед­ливый); когаитивЕЮ-культурный (эрудированный, начитанный, умный, рассудительный, уважающий других людей, чест­ный, независимый, культурный); коммуникативный (с чув­ством юмора, общительный, хорошо одевается, веселый, не жадный) и социальной поддержки (щедрый, не сплетничает, пунктуальный, безотказный). Ни в один фактор не вошли любовь к Родине, уважение к старшим, уважение к законам. В целом картина неожиданно благополучная, может быть, объяснимая тем, что это не московские, а смоленские дета.

Старшеклассников удалось уже сравнить, как московс­ких, так и смоленских. Создалось впечатление, что 16-лет­ние смоляне находятся в начале того пути разрушения традиционных для нашей культуры идеалов, по которому 16-летние москвичи прошли на шаг или два дальше.

У смоленских старшеклассников выделились факторы: самоконтроля и культуры поведения (аккуратный, пунктуаль­ный, ответственный, не нарушает закон, соблюдает правила этикета, культурный); доверия ровесникам и отрицания «взрос­лых» ценностей (в него вошли: с положительным весом - не предаст друга, общительный, с чувством юмора, с отрица­тельным - любит Родину, скромный, не курит, не скверно­словит); доброжелательности и уважения к старшим (добрый, уважает старших, безотказный); культурно-когнитивный (ин­теллигентный, образованный, начитанный, воспитанный) и доверия (не нарушает данного им слова, не выдаст тайну, щедрый, рассудительный).

У московских школьников (тот же возраст и гендерный состав) выделились факторы: культуры поведения (культур­ный, аккуратный, соблюдает правила этикета, уважает стар­ших, интеллигентный, хорошо одевается, воспитанный); доверия (безотказный, не врет, добрый, не выдаст чужую тайну, ответственный); неприятия ценностей школы (с отри­цательным весом - образованный, начитанный, умный, мо­жет дать совет, интеллигентный) и фактор, который условно можно назвать «скупой и мрачный» (с положительным ве­сом - бережливый, с отрицательным - с чувством юмора, общительный, волевой); добропорядочности (добросовестный, пунктуальный, не предаст друга, волевой, трудолюбивый) и верности (не нарушает данное им слово, любит Родину, смелый).

Как видно, у старшеклассников из Москвы и Смоленска, наряду с общим для всех социальных и возрастных групп утверждением интеллигентности, культуры поведения, по­является и отрицание взрослых ценностей, но у московских школьников оно сильнее и затрагивает практически все ценности, прививаемые школой и образованием - ум, интел­лигентность и саму образованность.

Студенты (смоленские) показали в целом более благопо­лучную картину, но, как оказалось, она несколько зависела от избранной специальности: студенты-юристы больше ориен­тированы на ум, доверие и ответственность, а студенты-психологи - на воспитанность, образованность, независимость, также доверие и общительность. При этом у них наблюдается образование фактора, условно названного возвращением к прежним идеалам, в который вошли; не ворует; добрый; не злой; верит в Бога; доброжелательный; может простить.

Аналогичный фактор выделился у взрослых москвичей (лица в возрасте от 38 до 52 лет, принадлежащие к довольно однородной и в социальном плане относительно успешной группе). Остановимся на этом подробнее. Выделились сле­дующие факторы: 1) когнитивно-коммуникативный (диспер­сия 17,3%); умный, общительный, гордый, волевой, начи­танный, смелый, хорошо одевается; 2) потери идеала (11,4%) - все с отрицательным весом: не предаст друга, щедрый, не выдаст чужую тайну, не нарушает закон, не ворует, чест­ный; 3) культуры поведения (8,8%): воспитанный, скром­ный, тактичный, культурный, интеллигентный, соблюдает правила этикета, рассудительный, с чувством юмора; 4) возвращения к прежним идеалам (7,9%); уважает старших, не сквернословит, верит в Бога, не врет; 5) фактор поддержки (6,4%); уважает других людей, не сплетничает; 6) социаль­ной ответственности (5,2%): любит Родину, ответственный, трудолюбивый, аккуратный.

Следует отметить, что кроме общих со школьниками и со студентами уважения к уму, образованности и интелли­гентности, отмечается имплицитное отрицание качеств, свя­занных с соблюдением закона, доверием и честностью и, как другой полюс, имплицитное утверждение ценностей прошлого (уважение к старшим, отказ от «идиоматических выражений» и лжи, вера в Бога). Нам представляется, что системообразующим и для студентов, и для тех, кому «за 40», в обретении прежних идеалов является возвращение к вере - реальному основанию нравственности в России на протяжении многих веков. Однако данное наблюдение нуждается в дальнейших проверках и новых исследованиях.

Результаты контент-анализа описаний конкретных по­ступков лицами зрелого возраста показали, что в них есть своя специфичность и в целом они подтверждают картину, полученную в результате факторного анализа - но только с его позитивной стороны.

Ведущие темы в поступках: помощь - готов оказать бес­корыстно, безвозмездно помощь, поддержит в трудной си­туации, умеет прощать; забота - о престарелых родителях, о чужих детях, о своих друзьях, о животных; защита - от нападения, умение взять ответственность на себя, защита интересов фирмы, способность поступиться своим личным благополучием.

Конкретные примеры говорят о том, как трудно в наше время дается соблюдение нравственного закона. Так, 40-лет-ний мужчина описывает поступок 55-летнего коллеги, ко­торый, несмотря на угрозу увольнения и в конечном итоге само увольнение, отстаивал свою точку зрения, не пошел на сделку с совестью.

Тема совести, которая нас особенно интересовала на про­тяжении всех этапов исследования, о котором идет речь в настоящей статье, неожиданно всплыла в результатах стан­дартной обработки выполнения рисуночного теста «дерево» (по ), который давался только испытуемым зрелой воз­растной группы. Именно в рисунках 40-50-летних мужчин на первое место выделились признаки и детали, свидетель­ствующие о внутреннем конфликте и страдании, а на вто­рое - потребность в идеале.

Если сопоставить результаты факторного анализа, опи­сания конкретных примеров и результаты рисуночного те­ста, то можно сделать предположение, что необходимость нарушения закона, связанная с успешностью работы, может приводить к внутреннему конфликту и страданию.

Формулируя наши выводы, хотелось бы подчеркнуть, что исследование ставит и обозначает проблемы, связанные с нравственным становлением человека в современных условиях нашей российской действительности. Ключом в понимании их являются положения С.Л. Рубинштейна об особенностях нравственного становления в переломные мо­менты истории народа, о роли выбора личности, осуществ­ляемого как результат имманентной работы сознания - либо (как альтернатива), бездумного подчинения изменившимся обстоятельствам.

Нам представляется, что одним из результатов настояще­го исследования может быть вьщеление на имплицитном уровне этих двух альтернатив. Выбор происходит между утвержде­нием и отрицанием нравственного идеала. В первом случае (утверждения) возвращается, наряду с верой, ценность ува­жения к старшим, к закону («не ворует», «не сквернословит»), правдивости, искренности, доброжелательности и способно­сти простить другого человека. Во втором случае (отрицания) начинает формироваться антиидеал (где все перечисленное выше (доверие, доброта, уважение к закону) отрицается.

Интеллигентность в типично российском расширитель­ ном понимании этого слова пока еще продолжает занимать ведущее место в нравственных пред­ставлениях, но уже не во всех возрастных группах. Те, кто родились и воспитывались в период «второй капиталисти­ческой революции» нуждаются в особом внимании и помощи со стороны взрослых. Основной и самый эффективный вид такой помощи - это пример и поступок.

ЛИТЕРАТУРА

1. Абудьханова К.А., Воловикова М.И., Елисеев В.А. Проблемы исследования индивидуального сознания / Психол. журн. Т. 12, Ms4, 1991. С. 27-40.

2. Брушлинский А.В. Субъект: мышление, учение, воображение. М.- Воронеж, 1996.

3. Воловикова МИ, О едва заметных различиях / Психология личности в условиях социальных изменений. М., 1993. С. 56-63.

4. Воловикова М.И., Гренкова Д.Л., Морскова А.А. Утверждение через отрицание / Российский менталитет: Психология лично­сти, сознание, социальные представления. М., 1996. С. 86-98.

5. Воловикова М.И., Гренкова Л.Л. Современные представления о порядочном человеке / Российский менталитет... М., 1997. С.93-Ш. в. Гренкова-Дикевич Л.Л. Нравственные представления современ­ной молодежи / Индивидуальный и групповой субъекты в изменяющемся обществе (тезисы к международной конферен­ции, посвященной 110-летию со дня рождения С.Л. Рубин­штейна). М., 1999. С. 48-49.

7. Ильин Я.А. Путь к очевидности. М., 1993.

8. Ильин Я.А. Основы государственного устройства. М., 1996.

9. Николаева О.П. Морально-правовые суждения и проблема развития морального сознания в разных культурах, Автореф.... канд. психол. наук. М., 1992.

10. Пономарев Я.А. Знания, мышление и умственное развитие. М., 1967. П. Рубинштейн С.Л. О мышлении и о путях его исследования. М, 1958.

12. Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. Т. II. М., 1989.

13. Рубинштейн С-Д Человек и мир. М., 1998.

14. Серединская З.И. Особенности нравственных представлений в зрелом возрасте: Дипломная работа. М.; Высш. психол. кол­ледж, 1999.

15. Смирнова И.Л. Исследование имплицитных концепций интеллекта / Психология личности в условиях социальных изме­нений. М., 1993. С. 97-103.

16. Шустов А.В, Нравственные представления и идеалы современных подростков: Дипломная работа. М.: Высш. психол. кол­ледж, 1998.

17. Флоренская Т.А. Диалот » практической психологии. М., 1991.

18. Azuma, Н . <£ Kashiwagi, К . Descriptors for an intelligent person: Japanese study / Japan. Psycho]. Res. 1987. №29- P. 17-26.

19. Kohiberg, L. Moral stages and moralisation / Moral development and behaviour. Holt, Rinehart & Winston. 1977. P. 31-53.

20. Stora, R. Lefast e"arbre. Paris: Press universitteres de France, 1978.

21. Tapp, I. Legal socialisation across age, culture, and context: psychological and legal justice systems. 1937.

1 Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проехт N° 98-06-08082.

2 Наши наблюдения показали справедливость этих слов Ильина Когда мы давали студентам задание изобразить совесть с помощью какого-либо рисунка, то на изображениях появлялись шипы, лабирин­ты, темницы

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

М.И. Воловикова, С.В. Тихомирова, А.М. Борисова
Психология и праздник. Праздник в жизни человека

© М.И. Воловикова, 2003

© С.В. Тихомирова, 2003

© А.М. Борисова, 2003

© ПЕР СЭ, оригинал-макет, оформление, 2003

Вступление

В русском языке есть выражение, трудно переводимое на некоторые европейские языки: «для меня это настоящий праздник!» Что означают эти слова?

Жизнь человека состоит из праздников и буден. Праздников ждут все. Особенно им радуются дети. Взрослые охотно готовятся к праздникам, вспоминая свое детство. Будни сменяются кратким временем праздника, но в памяти этот миг остается надолго.

В чем сила воздействия праздника на личность? Какое место принадлежит праздникам в истории человечества, в жизни каждого народа? На эти вопросы стараются ответить в своих исследованиях историки, этнологи, этнографы. Однако психологи пока праздника касаются мало. О чем же пойдет речь в книге? Чтобы пояснить это, начнем с предыстории, которая уходит по времени к 20-м годам XX века.

1917 год поделил жизнь людей в России на время до и после революции. Происшедший переворот по-разному коснулся каждого социального слоя, каждой конкретной личности. Все, что случилось потом в течение следующих лет, замечательный отечественный психолог Сергей Леонидович Рубинштейн назвал «ломкой сложившегося быта, уклада жизни», связав с этим процессом объективные трудности людей, и прежде всего молодежи, в новом обществе . Какая психологическая реальность лежит за словами «уклад жизни»? Это ритмы жизненного цикла, в котором пребывали наши предки и которые организовывали их мировоззренческие устои.

Конечно, общество к началу XX века уже не было однородным, но самые крупные вехи общегосударственного ритма существовали. И связаны они были с праздниками. Один недавно выпущенный фундаментальный труд позволяет вспомнить следующее: «В предреволюционные годы в России насчитывалось свыше 30 государственных праздников. Преобладали среди них церковные. Государственными праздниками (табельными днями) были: Пасха (Четверг, Пятница, Суббота Страстной и вся Пасхальная неделя), все великие праздники, за исключением Рождества Иоанна Предтечи (24 июня1
Здесь и далее даты даны по старому стилю. Для того чтобы соотнести это с новым календарем, нужно к указанному числу приплюсовать 13 дней.

), а также дни св. Николая Чудотворца (6 мая), перенесения мощей святого князя Александра Невского (30 августа), преставления апостола и евангелиста Иоанна Богослова (26 сентября) и празднования Казанской иконе Божией Матери (22 октября). Неприсутственными (нерабочими) днями были также Пятница и Суббота масленичной недели. Из гражданских праздников в ранг государственных были возведены лишь январский Новый год и так называемые царские дни – дни восшествия на престол и коронации» . «Государственный праздник» означает, что граждане государства одновременно в указанные дни освобождаются от необходимости трудиться и все вместе вспоминают определенное событие, которому посвящен данный праздник. Как видно из перечня, подавляющее большинство общегосударственных праздников были христианскими. Это естественно: Россия была православной державой.

Огромную роль стали играть праздники и в советской России. Они были направлены на то, чтобы задавать всем гражданам единый ритм, отличный от «дореволюционного». Интересны и пока практически не исследованы в психологии внутренние причины устойчивости прежних ритмов. Недолго продержалась «пятидневка», и «отмененное» было воскресенье вернулось, завершая каждую неделю. С испытаниями, преодолевая жесткие запретительные меры , вернулась в жизнь взрослых и детей наряженная елка (правда, ставшая для большинства «новогодней», а не «Рождественской», как было прежде).

Интересно, сколько изобретательности и сил направлено было новой властью на замену прежних праздников новыми. Так День рождения Императора Николая II (19 мая по новому стилю) заменил «день рождения пионерской организации». Появились «праздники весны», «русской березки», «урожая», приблизившиеся по своим срокам к Пасхе, Троице, Успению и Покрову…

Итак, с одной стороны, есть работы историков, этнологов, составивших описания праздничных ритмов, которым следовало население нашей страны, и их динамики на протяжении, по крайней мере, последних двух сотен лет . С другой стороны, вопрос о том, что эти изменения вносили и вносят в жизнь каждой конкретной личности, пока специально не ставился. Здесь и начинается тема, предложенная в настоящей книге: психология и праздник.

Главные методы , которые мы применяли в исследовании, – это изучение социальных представлений, биографический метод и то, что мы бы условно определили как историческая реконструкция. С последнего мы и начнем рассказ, поскольку он поможет читателю воссоздать картину праздничной жизни страны конца XIX – начала XX веков, то есть в допереломную эпоху. Кроме научных книг будут использованы и дневники, и художественные произведения автобиографического характера. Одно из них дало название первой главе книги: «Лето Господне» Ивана Шмелева.

Лето Господне

Из рассказов для Ива о далекой и недоступной в те годы Родине и возникло то, что стало позднее «Летом Господним». Оказалось, что праздники – это и есть Родина

Русский писатель Иван Шмелев с 1923 года находился в эмиграции: во Франции, в Югославии, затем вновь во Франции. Там он и написал «Лето Господне» (1927–1944 гг.). Читатели в России увидели это произведение только в конце 80-х годов2
Одной из первых отечественных публикаций, видимо, является издание 1988 года: Иван Шмелев. Лето Господне. Праздники. Радости. Скорби. М., «Советская Россия».

С тех пор книга выдержала несколько переизданий, но интерес к ней остается стойким. Основанная на детских воспоминаниях самого автора, она воспроизводит годичный3
«Лето» по-славянски означает «год».

Праздничный цикл в России и то, какой душевный настрой нес каждый из праздников, как он организовывал жизнь семьи, отношения людей и даже хозяйственную жизнь Москвы конца 70-х годов XIX века. Это было время, когда в районе современного Крымского моста в Москве-реке полоскали белье и ловили пескарей4
«Река – раздолье, вольной водицей пахнет, и рыбкой пахнет, и смолой от лодок, и белым песочком, москворецким. Налево – веселая даль, зеленая – Нескучный, Воробьевка. Москва-река вся горит на солнце, колко глазам от ряби, зажмуришься… – и нюхаешь и дышишь всеми-то струйками: и желтиками, и травкой, и свербикой со щавельком, и мокрыми плотами-смолкой, и бельецом, и согревшимся бережком-песочком, и лодками… – всем раздольем» .

На Якиманке утром можно было услышать, как играет на рожке пастух, собирая стадо, а на Кузнецком мосту коровы мешали проходить нарядным горожанам…

«Ты хочешь, милый мальчик, чтобы я рассказал тебе про наше Рождество. Ну что же… Не поймешь чего – подскажет сердце. Как будто я такой как ты. Снежок ты знаешь? Здесь он – редко, выпадет – и стаял. А у нас повалит, свету, бывало, не видать дня три!.. Тихо у нас зимой и глухо. Несутся санки, а не слышно. Только в мороз визжат полозья…» Милый мальчик , к которому обращается писатель, это племянник Ивана Шмелева Ив – наполовину русский, наполовину француз. Из рассказов Иву о далекой и недоступной в те годы Родине и возникло то, что стало позднее «Летом Господним». Оказалось, что праздники – это и есть Родина. Но выяснилось это не сразу, а некоторое время спустя после того, как писатель покинул Россию.

В.Д. Поленов. Московский дворик. 1878.

Оставив в голодном и холодном Крыму могилу сына, расстрелянного без суда и следствия в одном из чекистских подвалов5
Писатель создал потрясающее душу свидетельство об этих годах в книге «Солнце мертвых» .

В 1923 году Иван Шмелев оказался во Франции. Здесь, больной и надломленный, писатель испытал тяжелейшие приступы ностальгии. Он напряженно вслушивался в звуки, всматривался в краски, которые напоминали бы о Родине: «Ищу чего-то. Земля – чужая, небо… – и оно другое. Или мои глаза – другие?… Из глубины душевной, где тени прошлого, я вызываю мое небо. Светлое, голубоватое, как полог над моей кроваткой, всегда в сиянье. Белых ли голубей в нем крылья, кресты ли колоколен в блеске… или это снежок сквозистый, облачка?… Оно вливается потоком в окна, крепким, свежим, все заливает новым , даже глухие сени, где еще хмурый холодок зимы, где еще пахнет звездными ночами, мерзлым треском. Мое родное, мое живое небо…» (Париж, 1924 год ). В какой-то момент мозаика отдельных запахов, звуков и цвета объединяется в единой песне, сопровождавшей всегда праздничный крестный ход, когда на улицы древней русской столицы выливались людские потоки из всех московских церквей: «Я вслушиваюсь в себя. Поют?… Сосны поют. В гуле вершинных игл слышится мне живое: поток и рокот. Этот великий рокот, святой поток – меня захватили с детства. И до сегодня я с ними, в них. С радостными цветами и крестами, с соборным пением и колокольным гулом, с живою душой народа. Слышу его от детства – надземный рокот Крестного Хода русского, шорох знамен священных» (Ланды, 1925 год [там же, с. 19]).

Праздник оживает в памяти и с такими достоверными в своей простоте и конкретности воспоминаниями, которые могут принадлежать только времени детства: «Свежий запах – будто сырой бумагой, шуршанье серенького платья няни. Праздничное, еще не мытое, оно трет щеки. Воздух со двора чудесный, свежий, перезвон веселый. Полог моей кроватки дрожит, отходит, и голубое небо смотрит в блеске. И в нем – яичко, на золотом колечке, на красной ленточке, живое!..» [там же, с. 12]. Пасха! О пасхальном яичке из детства напомнили писателю шоколадные яйца парижских витрин. Но когда создавалось «Лето Господне», книга началась с периода, всегда предшествующего настоящему празднику – времени подготовки к нему. Подготовительное время перед Пасхой – Великий пост…

В других главах мы расскажем о том, какие воспоминания о празднике сохраняются в памяти наших современников – как детей, так и взрослых, к какому времени их жизни относятся эти воспоминания, с какими настроениями, событиями, угощениями или подарками связаны их представления о празднике. Однако свидетельство, которое оставил Иван Шмелев в «Лете Господнем», отличает такая полнота, без которой, как мы считаем, в наше время было бы трудно и поднять саму тему значения праздника в жизни человека.

Великий пост

«Сегодня у нас Чистый Понедельник, и все у нас в доме чистят» . Два годовых круга проходит автор в своих воспоминаниях. Начинаются они со времени Великого поста. Подсчитать возраст, к которому относятся воспоминания, просто. На следующем годовом круге (другой период от Великого поста до масленицы) мальчик впервые пошел к исповеди, то есть ему исполнилось тогда семь лет. Значит, в начале повествования ему шесть лет. Воспоминания отчетливые и яркие. Множество подробностей и деталей – запахов, цвета, оттенков настроения – свидетельствуют о правдивости воспоминаний.

Обращение к книге позволяет увидеть реконструкцию внутреннего мира шести-семилетнего ребенка. Возможно, кроме явной художественной одаренности рассказчика свою роль сыграло и глубокое трагическое переживание, перенесенное в семилетнем возрасте. У Вани Шмелева погибает отец – молодой, горячо любимый. Мальчик испытывает потрясение. Картина похорон отца заканчивает книгу. Лето Господне – это годовой круг, вехами и главными событиями которого являются праздники.

«В передней, перед красноватой иконой Распятия, очень старой, от покойной бабушки, которая ходила по старой вере, зажгли «постную», голубого стекла, лампадку, и теперь она будет негасимо гореть до Пасхи. Когда зажигает отец, – по субботам он сам зажигает все лампадки, – всегда напевает приятно-грустно: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко», и я напеваю за ним, чудесное:

И свято-е… Во-оскресение Твое
Сла-а-вим!

Радостное до слез бьется в моей душе и светит от этих слов. И видится мне, за вереницею дней Поста, – Святое Воскресенье, в светах. Радостная молитвочка! Она ласковым светом светит в эти грустные дни Поста» Но картинки, которые рисует память из детства, не печальны. Они просто наполнены другим ритмом, отличным от всякого иного времени года. Ритм поддерживается и особым переоблачением дома (убрали нарядные занавески, ковры), тщательной уборкой, цветом, запахом (выкуривают запахи прошедшей масленицы), звуком. «В доме открыты форточки, и слышен плачущий и зовущий благовест – по-мни… по-мни… Это жалостный колокол по грешной душе плачет. Называется – постный благовест. Шторы с окон убрали, и будет теперь по-бедному, до самой Пасхи. В гостиной надеты старые чехлы на мебель, лампы завязаны в коконы, и даже единственная картина – «Красавица на пиру» – закрыта простынею» [там же, с. 258]. Такие замечательные подробности! Видно, что шестилетний ребенок особенно внимателен к мелочам, а великопостная подготовка вся наполнена как раз важными мелочами: «Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с заплатками, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры убрали; можно теперь ловко кататься по паркетам, но только страшно. Великий пост: раскатишься – и сломаешь ногу» [там же, с.259]. Даже детей касался запрет на игры, а ведь игры – одна из важнейших составляющих общего ритма жизни.

Сразу отметим, что предписания вести себя Великим постом особым, отличным от другого времени года, образом – тише, скромнее – сохранились вплоть до середины XX века, особенно в деревнях. Так корреспондент из Новгородской области рассказывал, что на время Великого поста у них на гумне убирали качели и был запрет на игры . Запрет служил именно поддержанию иного ритма , отличного от других годовых ритмов, а потому сохранялся дольше, чем другие составляющие времени подготовки к празднику. Уж и в церковь (если ее еще не успели снести) мало кто доходил, а свадьбу на Великий пост никто не соглашался назначать («не к добру это» – свидетельство нашего корреспондента из Подмосковья, 70-е годы XX века).

И в картине, нарисованной в «Лете Господнем», нет тоски или какого-то протеста ребенка против наступивших ограничений. В иной ритм включаются все окружающие: домочадцы, знакомые и незнакомые люди. Это ритмы, которыми живет вся держава . Не принято торговать мясом, заходить в колбасные – они и закрыты. Над городом веет запах грибной солянки. Даже рыбу и икру никто не покупает: каждому известно, что Великим постом рыбу можно есть только на Благовещение и Вербное воскресенье, а на Лазареву субботу – икру. Ребенок легко впитывает общие для всех правила. Проблемы для него могут начинаться лишь при разнобое. Единый ритм - это как раз то, что нужно для спокойного и гармоничного формирования душевной организации подрастающего человека. Да и не так трудны для него ограничения: «Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того все вкусно? Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, «кресты» на Крестопоклонной… мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох моченый, бублики и сайки…» . Здесь мы обрываем описание кулинарного богатства прежней России, но вновь вернемся к нему, когда перейдем к картинам праздников. Это ведь тоже элементы отечественной культуры, во многом забытые.

Ритм задается колокольным звоном. В Москве колокольный звон начинал колокол Ивана Великого, а следом все «сорок сороков» наполняли город гулом – в каждое время своим:

«Благовест, к стоянию6
В первые четыре дня Великого поста в церкви читается Великий Покаянный канон Андрея Критского. Затем в один из дней пятой недели он прочитывается полностью, и эта служба называется «стояние Марии Египетской». Видимо, от этого «стояния» Горкин – старенький столяр, добрый и сам ясный как ребенок – называет все службы с чтением Великого Покаянного канона «стоянием».

Торопиться надо, – прислушивается Горкин, – в Кремлю ударили?..

Я слышу благовест, слабый и постный.

– Под горкой, у Константина-Елены. Колоколишко у них старенький… ишь как плачет!

<…> От Кремля благовест, вперебой, – другие колокола вступают. И с розоватой церковки, с мелкими главками на тонких шейках, у храма Христа Спасителя, и по реке, подальше, где Малюта Скуратов жил, от Замоскворечья, – благовест: все зовут. Я оглядываюсь на Кремль: золотится Иван Великий, внизу темнее, и глухой – не его ли колокол томительно позывает – помни…<…> Помню» [там же, с. 283].

На этом тихом, как бы приглушенном фоне только ярче высвечиваются и запоминаются ребенком важные вехи-события времени подготовки к Празднику Воскресения, наполненные своими знаками-обозначениями, родственными детскому восприятию мира. На Крестопоклонной неделе – домашнее печенье – кресты: «где лежат попереченки «креста» – вдавлены малинки из варенья, будто гвоздочками прибито. Так спокон веку выпекали, еще до прабабушки Устиньи, – в утешение для поста» [там же, с.491]. Пушистые вербочки – первые цветы холодной русской природы – на Вербное воскресенье; крашение пасхальных яиц, готовка куличей и пасхи в Великий Четверг; Четверговая свеча – «Я несу от Евангелий7
В Великий Четверг в церкви читают «12 Евангелий», двенадцать отрывков из Евангелия, где говорится о распятии Христа. Во время чтения все в церкви зажигают свечи. После службы свечу относят домой, стараясь не потушить ее. Еще в начале 90-х годов XX века мы могли наблюдать в одном крупном казацком поселении, как по улочкам шли люди со светящимися в темноте сумками или сосудами, в которых находилась Четверговая свеча. Это незабываемое по красоте зрелище.

Смотрю на мерцающий огонек: он святой. Тихая ночь, но я очень боюсь: погаснет! Донесу – доживу до будущего года. Старая кухарка рада, что я донес. Она вымывает руки, берет святой огонек, зажигает свою лампадку, и мы идем выжигать кресты. Выжигаем над дверью кухни, потом на погребице, в коровнике…» [там же, с. 297]. Это и принятое Постом говение взрослых: «Все на нашем дворе говеют. На первой неделе отговелся Горкин, скорняк со скорничихой и Трифоныч с Федосьей Федоровной. Все спрашивают друг дружку, через улицу окликают даже: «Когда говеете? …ай поговели уж?…» Говорят весело так, от облегчения. «Отговелись, привел Господь». Ато тревожно, от сокрушения: «Да вот, на этой недельке, думаю… Господь привел бы» [там же, с. 502]. А в семь лет – это незабываемое, первое в жизни говение: важная веха в осознании своей «взрослости»: «Я подрос, теперь уж не младенец, аотроча, поговел-исправился, как большие…» [там же, с.519].

Сразу заметим, что говение могло быть связано не только со временем Великого поста, просто тогда оно было практически, обязательным, а в иное время – «по усердию» или в связи с особыми обстоятельствами. В «Войне и мире» графа Льва Николаевича Толстого говенье Наташи Ростовой является важным моментом выхода героини из душевного кризиса. «В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение докторов выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели в доме Ростовых обыкновенно, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени» (40, т. III, с. 63]. На время говения человек как бы исключался из привычных ритмов и, в идеале, полностью погружался в ритмы церковные, где совершаются события мира иного, «горнего», существующие всегда , то есть в вечности. Помогает этому и чистота, и пост, и ранние вставания, и напряженная работа со своей совестью, исповедь и венец, результат говения – причащение. Исповедь не обсуждалась, о ней настолько не принято было рассказывать (это – «тайна»), что Толстой даже не упомянул, в чем каялась Наташа во время исповеди. Такова была стойкая традиция русской литературы – не говорить о сокровенном.

Но ребенку (даже достигшему возраста «отроча», то есть отроку, подростку) не свойственно молчать и утаивать (ведь и исповеди первых христиан были прилюдными!). В результате мы можем увидеть, как проходила исповедь в Казанской церкви на Якиманке Великим Постом 1880 года (Иван Шмелев родился в 1873 году). «Приходим загодя до вечерни, а уж говельщиков много набралось. У левого крылоса стоят ширмочки, и туда ходят по одному со свечкой. <…> Из-за ширмы выходит Зайцев, весь-то красный и крестится. Уходит туда пожарный, крестится быстро-быстро, словно идет на страшное. Я думаю: «И пожаров не боится, а тут боится». Вижу под ширмой огромный его сапог. Потом этот сапог вылезает из-под заслончика, видны ясные гвоздики – опустился, пожалуй, на коленки. И нет сапога: выходит пожарный к нам, бурое лицо его радостное, приятное. Он падает на колени, стукает об пол головой, много раз скоро-скоро, будто торопится, и уходит. Потом выходит из-за заслончика красивая барышня и вытирает глаза платочком – оплакивает грехи?»

К исповеди готовятся загодя: «Все грехи мы с Горкиным перебрали, но страшных-то, слава Богу, не было. Самый, пожалуй, страшный, как я в Чистый Понедельник яичко выпил…». Теперь настала очередь «нести грехи» на исповедь. «Ну, иди с Господом…», – шепчет Горкин и чуть подталкивает, а у меня ноги не идут, и опять все грехи забыл. Он ведет меня за руку и шепчет: «Иди, голубок, покайся». А я ничего не вижу, глаза застлало. Он вытирает мне глаза пальцем, и я вижу за ширмами аналой и о. Виктора. Он манит меня и шепчет: «Ну, милый, откройся перед Крестом и Евангелием, как перед Господом, в чем согрешал… не убойся, не утаи…». Я плачу, не знаю, что говорить. Он наклоняется и шепчет: «Ну, папашеньку-мамашеньку не слушался…» А я только про лапку помню.

– Ну, что еще… не слушался… надо слушаться… Что, какую лапку!..

Я едва вышептываю сквозь слезы:

– Гусиная лапка., ту… синую лапку… позавидовал…

Он начинает допрашивать, что за лапка, ласково так выспрашивает, и я ему открываю все. Он гладит меня по головке и вздыхает:

– Так, умник… не утаил… и душе легче. Ну еще что?…

Мне легко, и я говорю про все: и про лопату, и про яичко, и даже как осуждал о. протодиакона. <…> Батюшка читает мне наставление, что завидовать и осуждать большой грех, особенно старших.

– Ишь ты, какой заметливый… – и хвалит за «рачение» о душе. <…> Накрывает меня епитрахилью и крестит голову. И я радостно слышу: «… прощаю и разрешаю». Выхожу из-за ширмочки, и все на меня глядят, – очень долго я был. Может быть, думают, какой я великий грешник. А на душе так легко-легко» .

Страстная неделя – особое время, каждый день которой настолько значителен, что его даже принято писать с заглавной буквы: Великий Понедельник, Великий Вторник…

Великая Пятница – время Распятия Христа. Днем происходит служба перед Плащаницей (иконой положения во гроб), и звучат погребальные звуки колокола. «Ударяют печально, к Плащанице. Путается во мне и грусть, и радость: Спаситель сейчас умрет… и веселые стаканчики8
В стаканчиках готовили фейерверк. В полночь на Пасху церкви озарялись иллюминацией. Над Москвой был салют.

И миндаль в кармашке, и яйца красить… и запахи ванили и ветчины, которую нынче запекли, и грустная молитва, которую напевает Горкин, – «Иуда нече-сти-и-вый… сирибром помрачи-и-ися» [там же, с.298].

Что означало все для души ребенка – эта одновременность противоположного? Так он обучался не бояться смерти: «Ночь. Смотрю на образ, и все во мне связывается с Христом: иллюминация, свечки, вертящиеся яички, молитвы, Ганька, старичок Горкин, который, пожалуй, умрет скоро… Но он воскреснет! И я когда-то умру, и все. И потом встретимся все… и Васька, который умер зимой от скарлатины, и сапожник Зола, певший с мальчишками про волхвов, все мы встретимся там. И Горкин будет вырезывать винограды на пасочках, но какой-то другой, светлый, как беленькие души, которые я видел в поминаньи. Стоит Плащаница, в церкви, одна9
Время, которые здесь описывается, – ночь накануне Великой Субботы.

Горят лампады. Он теперь сошел в ад и всех выводит из огненной геенны» [там же, с. 300].